Сказка из Ленинградской коммуналки - Ася Логинова

тараторила Вяземская, перебирая в руках шнурки от капюшона своей толстовки. – Иногда кажется, что здесь все чужие среди своих. Но это под каким ракурсом посмотреть. Здесь нам, местным, хорошо, а ты волком одиноким выть будешь. Уезжай.

– А если я нашёл причину остаться? – сказал самую из всех существующих в мире смазливых фраз Лёня и чуть наклонился в сторону лица девушки.

– Это не причина, а предлог, – ответила Вяземская и резко встала, чуть не ударив плечом парню в нос.

– Ну, Юля, – вздохнул Красавцев и уныло последовал за девушкой. Пара (хотя таковыми их, несмотря на количество, язык не поворачивается назвать) ушла в соседнюю гостиную и растворилась в противоположных концах с разными людьми и мыслями.

Кудрявицкий времени не терял: забрал у курьера коробки пиццы и героически донёс их до пятого этажа (не без помощи Юры). Паша быстро прошёл в спальню, но здесь было пусто, лишь один стакан ананасового сока скрашивал картину. Не подумав, Кудрявицкий мигом выпил мою полугодовую зарплату и сел думать на подоконник о вечном. Открою маленький секрет: выпивший влюбляется в того, кого увидит первым.

Ждать долго не пришлось – на пороге материализовалась Катя Лебедева. От благородной птицы в ней только фамилия, а так она была шарик полметра на метр, с круглыми очками и вьющимися волосами, сплетёнными в плотную косу. Ботан-обыкновенный, домашний, который мог забыть на сие мероприятии только тетрадку в рюкзаке Юры или голову от любви к Паше. Потому что несчастный Кудрявицкий – смысл учёбы Кати в Желтогорске, а не в приличной столичной гимназии, куда её так усердно звали.

– Ой, Пашенька, и ты тут, – сказала очевидное Лебедь, покручивая косу у себя в руках.

– Катя! – вспомнил имя одноклассницы Кудрявицкий и, резко взмахнув руками, начал зачитывать строки стиха:

«Безумец! Слышу твой голос своевольный

Локонов русых нашедший зарю!

Часто я мыслил в воображенье

О руках, устах – представлял Лебёдушку мою;

И с той первой нашей осени твоё виденье

Тащу в башке своей, ценю я и люблю».

– Это мне? Это Лермонтов? – воодушевлённо спросила девушка, приложив руки к груди.

– В душе не чаю, кто это, но в школе на литературе рассказывал, – честно ответил Паша и, спрыгнув со своей сцены, подбежал к Лебедю. Он приблизился к её лицу, их дыхания сплелись воедино и… вы взрослые ребятки, поняли, что Паша и вот это чудо, простите, поцеловались.

– Какого лешего! – воскликнул через пару минут Кудрявицкий, отпрянув от девушки. В себя пришёл наконец-то. Паша начал судорожно вытирать рот рукой и приходить в себя от ужаса, в первую очередь от масштаба проблемы.

– Ты чего, бегемотик? – ласково, с подлинной нежностью и беспокойством спросила Катя, сделав шаг вперёд.

– Не подходи ко мне! – прикрикнул Кудрявицкий, изрядно напугав этим Лебедя. У бедняжки даже слёзы на глазах выступили, а уши покраснели. – Вот же, как же!

И ещё тысяча междометий нецензурного характера была впереди. Конечно же, благодаря этому за спиной Кудрявицкого появился призванный его бранными словами чертильник. Вербин сидел себе на карнизе, никого не трогал и, щёлкая семечки, просто ржал над всем происходящим. Нет, мне тоже было бы смешно, если бы не мои сорок восемь тысяч врубелей!

                                    * * *

На самом деле моя жизнь не сразу началась с того, что я родилась парадоксальной занудой и скептиком. Детство у меня было, как у всех, – озорное, непослушное, в котором еда казалась в разы вкуснее, а воспоминания ярче. Тогда я считала, что проблем в принципе не существует: живёшь в красивом деревянном тереме, на столах всегда много пирогов, меда да осетрин, в любое удобное время тебя музыканты развлекают с Петрушкой. Боярская жизнь – она издревле отличалась беспечностью, об этом можно было судить хотя бы потому, что отец толком не работал, а только вёл с Василием Ивановичем беседы о делах насущных. Мама от него несильно отличалась любовью к труду. Она посылала крепостных за травушками-муравушками невесть куда, потом сидела вечерами отвары всякие варила. Мы же с Емелей, как говорится, били баклуши: гуляли дни напролёт, даже с крестьянскими детьми играли, в праздники на ярмарку вместе ходили. Всё, как у всех было, обычная размеренная жизнь. Продлилась она только недолго – началось смутное время, голод, болезни. Дом, как таковой, потерял своё значение. По всей идее создания института семьи он должен был противостоять всем невзгодам, происходящим вокруг него, но проблемы, будто бы чёрная оспа, проникли внутрь и заразили всё окружение.

Семья была, но общаться между собой стали реже. От того дома сейчас не осталось ни дощечки, ни любви. Время убило во мне человеческое начало и отобрало надежду на счастливую жизнь рядом с семьёй. Вы всё ещё думаете, что жить пятьсот лет – это хорошо? Тут люди за шестнадцать лет умудряются отношения с родителями испортить, что уж говорить о нескольких столетиях. Вон, Юлька дома появляется, по-моему, только чтобы в чистую одежду переодеться и собаку на прогулку забрать.

Сейчас Вяземская как раз прокрутила ключи в замочной скважине как можно тише, чтобы не привлечь к себе внимание лишний раз. Зайдя на порог белоснежной двухэтажной квартиры, она осознала всю бессмысленность своих действий: в идиллии Максима Алексеевича с, как он выражается, Мусечкой никому и дела не будет до пришедшего в десять утра подростка.

– Милый, я уже разогрела омлет из доставки! Спускайся скорее! – отозвался звонкий голос Анжелики из кухни. Вроде бы её зовут так. Может быть, и Анжела, и Ангелина, и Анджелина. Впрочем, позволю себе использовать все формы этих похожих имён в силу незнания. И, честно, мне кажется, что даже самому Максиму невдомёк её имя, потому что вместо него в адрес мачехи из его уст звучат уменьшительно-ласкательные конфигурации. Нет, я, конечно, ленивая и не фанат готовки от слова совсем, но заказывать омлет на завтрак – это высший пилотаж. Как эта блондинка ещё с микроволновкой справилась – остаётся загадкой.

Юлю куда больше волновал вопрос, как пройти в комнату тихо, не вызвав особых подозрений. План был хороший, но успехом не увенчался благодаря вылетевшему из комнаты псу с радостным лаем.

– Бакс, тише, Бакс! – прошипела в сторону лабрадора Вяземская, но ему было всё равно. Бакс, весело шевеля хвостом в разные стороны, подбежал к хозяйке, радостно запрыгивая передними лапами на Юлю. Максима Алексеевича долго ждать не пришлось: он в одно мгновенье появился на лестничном пролёте. – Миссия провалена.

– Неужто мы соизволили прийти домой? – усмехнулся отец, застёгивая пуговицы на бежевой рубашке. – Заинька моя, пеки каравай, у нас праздник!

– Что случилось, зайчик? В доставке пиццы такой позиции нет, – высунулась из-за широкой арки женщина, удивлённо смотря на происходящее. Назвать её откровенно тупой нельзя было, смотрелась она со стороны достаточно статной, умеющей правильно себя подать и угодить всем выгодным для себя людям, особенно мужу. – Ой, явилась.

– И вам доброе утро, – кивнула Юля, стягивая с ног кроссовки. – Кофе дома нет?

– Конечно есть. И кофе, и яичница, и скатерть-самобранка. Уж, извини, сильно не готовились – без заморской кабачковой икры сегодня, – ответил Максим Алексеевич, спустившись на первый этаж к дочери.

– Ничего страшного, мне и капучино хватит, – отмахнулась Вяземская, вешая пуховик в шкаф.

– У неё ещё наглости хватает хамить, – неодобрительно цокнула Анжелика, на что Бакс громко гавкнул в её сторону и зарычал. – Какая противная псина.

– Псина противная – это ты, а у Бакса аллергия на таких, – огрызнулась Юлиана и, сев на корточки, погладила пса по голове.

– Да как ты смеешь, – ответила блондинка, притопнула ножкой и, задрав голову, ушла на кухню.

– Аня, ты выражения выбирай! – сказал отец, смотря грозным взглядом на Вяземскую.

– Моё имя Юля, меня так назвала мама, и по-другому быть не может, – произнесла девушка и, почесав собаку за ухом, встала на ноги. – А где я была ночью, это